Історія міста Шепетівка

Концлагерь размещался в четырёхэтажной казарме, недалеко от вокзала. Вокруг два ряда колючей проволоки, по углам вышки с пулемётами. Через три дня только построили кухню. Многие обессилившие не выходили из казармы, иные оставались ночевать на площади, чтоб завтра первыми захватить очередь за баландой. Несколько дней подряд комендант Розенталь на пленных привозил повозку с хлебом, долго кружил её по площади, люди тянулись за ней, а потом увозил её. На этом он не успокаивался, каждый день в казармах устраивал погромы, выискивая комиссаров и евреев.Изнемогая от боли, я поплёлся в санчасть. Один из санитаров, посмотрев на меня, сказал, что где-то видел. Передо мной стоял худой с седой бородой Саша Андрюшевич, фельдшер Киевского училища связи. Он-то и организовал эту санчасть. Все лечение сводилось к тому, чтобы умирающим давать баланду. Саша взял меня к себе, дал какое-то лекарство и даже кусочек хлеба. Через несколько дней мне стало лучше, начал ходить и остался с Сашей.Была глубокая осень, в разбитые окна казармы хлестал холодный дождь. За лагерем шумел сосновый лес. Мир невольников жил голодной, томительной жизнью. «Надо бежать! – шептались пленные. – Лучше смерть в бою, чем от голода». Вскоре в лагерь влетели четыре танка и развернули стволы на казармы. Говорили потом, что переодетые фрицы слышали среди пленных разговоры о побеге. Два дня никого не выпускали из казарм. Кто шёл в уборную – расстреливали, кто выглядывал в окно – расстреливали. На третий день стали выгонять на « завтрак». Никто не выходил – боялись нового расстрела. Штыками и прикладами выгнали-таки, кого могли. Для оказания помощи больным из госпиталя прислали доктора Гаджиева. Саша Андрюшевич заболел и ушел в госпиталь. Среди новых друзей в санчасти у меня стал Ваня Ананских, земляк из Мичуринского района.В ноябре Розенталя отправили на фронт. На прощание напился, а пленные на телеге возили его по лагерю. Вместо него комендантом стал австриец по национальности и музыкант по специальности Коварин. Разбитые окна приказал заложить кирпичами, в казармах стало темно. Казармы стали под номерами, блоки А, В, С, Д. На каждого пленного завели карточки с оттисками большого пальца на ней и номерки. Когда человек умирал, номерок ломали, одну половину бросали в могилу, другую отправляли в комендатуру. Мой номер был 1370. Перед Рождеством Шепетовский поп Гаюк собрал для военнопленных кое – какие продукты среди местного населения, но их сожгли фрицы. Наступил 1942 год.По лагерю поползли слухи: советские самолёты бомбят Берлин, а под Москвой немцев расколошматили так, что они бежали от неё километров на 400. Саша Пахомов, работавший на кухне, где – то достал маленькую географическую карту, и мы по ней стали отмечать линию фронта. А воентехник первого ранга Абрамов смастерил радиоприёмник и кое – когда слушал Москву. Мы стали пользоваться информацией.Скученность, недоедание (это, мягко говоря) и отсутствие бани – всё это создавало условия для всякого рода болезней. И первой из них пришёл сыпной тиф. Заболели и многие санитары, в том числе и я. Восемь недель валялся в тёмной холодной комнате. А когда наступил март и стало пригревать солнце, кое – как поднялся и начал ходить.Летом в Шепетовке появился белоказачий отряд, он вербовал к себе тех, кто сидел в тюрьме или был судим по 58 статье УК. Один наш политрук заделался «попом», вошёл к ним в доверие, и часть казаков увёл в лес к партизанам. Остальных белоказаков прогнали из Шепетовки. Сбежал повар Попов, порезал проволоку и вместе с полицаем, охранявшим этот участок, убежал в лес. Фрицы стали лютовать ещё сильнее.